В результате второй, «телевизионный», вариант был отвергнут. Вариант первый заведомо обрекал Проект на неудачу, ибо без словаря и синтаксиса, как я уже упоминал, подлинно «чужой» язык расшифровать невозможно. Оставались два последних варианта. Их объединили, поскольку (об этом я тоже говорил) различие между «предметом» и «процессом» относительно. Проект стартовал именно с этих позиций, получил определенные результаты, «материализовав» небольшую часть Послания, то есть как бы сумев расшифровать некоторые фрагменты, — но потом работа зашла в тупик.
Задача, которую передо мной поставили, состояла в том, чтобы определить, справедливо ли исходное предположение (послание как «предмет-процесс»). При этом я не имел права обращаться к результатам, полученным на основе такого предположения, ибо это означало бы логическую ошибку (порочный круг). Так что не по злому умыслу, а во избежание предвзятости от меня вначале скрыли все полученные достижения. Ведь они могли быть в определенном смысле плодами «недоразумения».
Я даже не знал, пытались ли уже математики Проекта решать поставленную передо мной задачу. Я допускал, что пытались, и, если б я знал, на чем они потерпели поражение, это, наверное, избавило бы меня от бесплодных трудов, но Дилл, Раппопорт и Бэлойн сочли, что предусмотрительней будет ни о чем мне не говорить.
Короче говоря, меня вызвали, чтобы спасти честь планеты. Мне предстояло изрядно напрячь математические бицепсы, и я, хоть не без опаски, радовался этому. Объяснения, разговоры, ритуал вручения звездной записи заняли полдня. Затем «большая четверка» проводила меня в гостиницу, следя друг за другом, чтобы никто не проболтался о чем-либо таком, чего мне пока нельзя было знать.
VI
С самого момента посадки на крыше, при всех встречах и беседах меня не оставляло ощущение, что я играю роль ученого в довольно скверном фильме. Это ощущение еще усилилось из-за комнат, а точнее, апартаментов, в которые меня поместили. Не припомню, чтобы в моем распоряжении когда-нибудь было так много ненужных вещей. В кабинете стоял стол президентских масштабов, напротив него — два телевизора и радиоприемник. В кресле имелся регулятор для подъема, поворота и раскладывания — затем, наверно, чтобы в перерывах между умственными борениями можно было слегка вздремнуть. Неподалеку находился большой предмет, покрытый белым чехлом. Я сначала подумал, что это какой-нибудь гимнастический снаряд или конь-качалка (меня и конь уже не удивил бы), но это оказался совершенно новенький, очень симпатичный криотронный арифмометр фирмы ИБМ, который мне действительно пригодился. Стремясь возможно полнее подключить человека к машине, инженеры ИБМ требовали от него, чтобы он работал еще и ногами. Арифмометр имел педальный сумматор, и всякий раз, нажимая на педаль, я инстинктивно ждал, что поеду к стене — до того эта педаль напоминала акселератор. В стенном шкафу за столом я обнаружил диктофон, письменную машинку, а также небольшой, весьма старательно заполненный бар.
Но главной диковинкой была подручная библиотека. Тот, кто ее комплектовал, был абсолютно убежден, что книги тем ценнее, чем больше за них заплачено. Поэтому здесь были энциклопедии, труды по истории математики и истории науки — даже по космогонии майя. Всюду царил полнейший порядок в том, что касалось корешков и переплетов, и полнейшая бессмыслица в том, что касалось содержания книг — за весь год я ни разу не воспользовался этой своей библиотекой. В спальне тоже было шикарно. Я обнаружил там электрическую грелку, аптечку и миниатюрный слуховой аппарат. До сих пор не знаю, была это шутка или недоразумение. Все это явилось результатом буквального исполнения приказа, гласившего: «Создать превосходное жилье для превосходного математика». Увидев на столике у кровати Библию, я успокоился — о моем комфорте действительно позаботились.
Книга со звездным Посланием, которую мне торжественно вручили, была не слишком интересной, — по крайней мере при первом чтении. Ее начало выглядело следующим образом: «0001101010000111111001101111111001010010100». Продолжение было в том же духе. Единственное дополнительное замечание гласило, что элемент кода содержит, по-видимому, девять элементарных знаков (единиц и нулей).
Расположившись в своей новой резиденции, я принялся размышлять. Размышлял я примерно так. Культура — это нечто и необходимое и случайное, как подстилка гнезда; это — прибежище от окружающей действительности, маленькая вселенная, на существование которой большой мир дает молчаливое согласие, ибо в самой природе нет ответа на вопросы о добре и зле, о прекрасном и безобразном, о законах и нравах. Язык, это порождение культуры, является как бы каркасом гнезда, он скрепляет все частицы подстилки и придает им ту форму, которая обитателям гнезда кажется необходимой. Язык — пароль тождественности этих существ, он общий знаменатель данной группы, ее инвариантный признак, поэтому его действенность кончается сразу же за порогом этой хрупкой постройки.
Отправители, наверно, знали об этом. На Земле ожидали, что содержанием звездного сигнала будет математика. Как известно, большим успехом у теоретиков Контакта пользовались знаменитые пифагоровы треугольники — геометрией Евклида мы собирались приветствовать иные цивилизации через космические бездны. Отправители приняли другое решение, и я считал это правильным. Этнический язык не позволяет оторваться от своей планеты, ибо каждый язык намертво прикреплен к местной почве. А математика — это уж слишком радикальный разрыв. Это разрыв не только с локальными особенностями, ставшими мерилом хорошего и дурного, — это итог поисков такой свободы, которая уже избавляет от всяких мерил.
С помощью математики можно сообщить только, что ты есть, что ты существуешь. Если хочется достичь большего, посылка производственного рецепта становится необходимой. Но такой рецепт предполагает технологию, а технология — это мимолетное, преходящее состояние, это переход от одних материалов и средств к другим. Тогда что же — описание «предмета»? Но и описывать данный предмет можно неисчислимым множеством способов. Это вело в тупик.
Одна мысль не давала мне покоя. «Звездный код» передавался непрерывно, он бесконечно повторялся, вот что было непонятно, — ведь это мешало распознать в нем сигнал. Несчастный Лейзеровитц был не так уж безумен: периодические «зоны молчания» казались действительно нужными, более того, необходимыми, как прямое указание на искусственность сигнала. «Зоны молчания» обратили бы на себя внимание любого наблюдателя. Почему же их не было? Я не мог отделаться от этой мысли. Я попытался ее перевернуть: отсутствие пауз воспринималось как отсутствие информации, указывающей на искусственную природу сигнала. А если в этой непрерывности как раз заключалась дополнительная информация? Что же она может тогда означать? То, что «начало» и «конец» сообщения несущественны. Что его можно читать, начиная с любого места.
Концепция эта меня заворожила. Теперь я отлично понимал, почему мои друзья так старались ни словечком не обмолвиться о способах, которыми они атаковали Послание. В соответствии с их планом я был абсолютно непредубежден. В то же время мне предстояла борьба, так сказать, на два фронта: конечно, главным противником, мотивы которого я пытался разгадать, был неизвестный Отправитель; вместе с тем на каждом этапе размышлений я не мог не думать и о том, шли ли математики Проекта тем же путем, что и я. Об их работе я знал только одно — что она не дала окончательного результата; не только в том смысле, что они не расшифровали Послание до конца, но и в том, что не смогли доказать правильность своей исходной классификации Послания как информации типа «предмет-процесс».
Как и мои предшественники, я считал, что «код» слишком лаконичен. Ведь можно же было снабдить его вступительной частью, в которой простыми способами пояснялось бы, как следует его читать. Так по крайней мере казалось. Однако же лаконичность «кода» не является его объективным свойством, а зависит от уровня знаний получателя, точнее говоря — от различия в уровнях знаний отправителя и адресата. Одну и ту же информацию один получатель сочтет достаточной, а другой — слишком лаконичной. Каждый, даже самый простой объект содержит потенциально бесконечное количество информации. Поэтому, как бы мы ни детализировали пересылаемое описание, оно всегда будет для одних слишком детальным, а для других отрывочным, неполным. Трудности, с которыми мы столкнулись, указывали, что Отправитель обращался к адресатам, по-видимому, более высоко развитым, чем люди на данном этапе их истории.